Диагноз или приговор?

У многих ныне возникает ощущение, что из глубин российской истории накатывает какая-то волна, дует сильным ветром реставрации. И в этих условиях, конечно, оживляется тема колеи России.

В июне 2007 года В.Ю. Сурков опубликовал доклад на тему «Русская политическая культура. Взгляд из утопии». В этой работе Владислав Юрьевич опирается на известную философскую традицию в объяснении такого пути России, который определяется некоторыми особыми факторами. На какую философскую традицию? Он ссылается на Ивана Ильина, на Николая Бердяева и говорит о том, что культура определяет вечные особенности (настолько вечные, насколько вечна сама культура) политического строя России. Поскольку в русской культуре присутствуют такие свойства, как холизм, персонализм, идеализм, — это проявляется в политическом строе. Холизм: централизация власти, свойственная России независимо от конституционного порядка. Персонализм: человек — это институт в России. В России нет институтов, а есть люди. «Дальнозоркость русского взгляда», как выразился Владислав Юрьевич: мы плохо видим ближайшие шаги, зато должны иметь некоторый образ светлого будущего. В итоге образуется некоторая понятная конструкция — централизованная власть, персональная власть, которая ведет Россию к некоторому образу будущего.

Я не возьмусь полемизировать с Владиславом Юрьевичем на поле культуры. Я буду говорить как институциональный экономист, для которого неприемлемо утверждение, что в России нет и не должно быть институтов. То есть что наша страна живет и будет жить без правил (формальных и даже неформальных), ибо институты — это и есть реальные правила. Проблема, безусловно, есть. Наш конституционный строй, совершенно очевидно, выхолащивается, качается, стал очень хрупким. Наша конституция 1993 г. вообще родилась недоношенной, восьмимесячной, с большим риском смерти, как обычно это бывает у восьмимесячных.

Насколько то, что происходит, связано с национальными ценностями? Если мы приходим к выводу, что это извечные свойства, которые транслируются русской культурой как ценности, то это не диагноз, это приговор. Это означает, что мы не можем иметь того конституционного строя, который прописан на бумаге, а будем иметь другой политический строй.

Мощь неформальных правил

Хочу заметить, что вообще все страны, без исключения, живут не только по формальным правилам — необычайно сильны и неформальные правила. В институциональной теории есть пример, который гуляет по книгам, — об известном естествоиспытателе Гамильтоне. Этого человека вызвали на дуэль. И в ночь перед дуэлью Гамильтон действовал не по русской традиции. У нас принято писать стихи, а он писал эссе «Почему не надо ходить на дуэль». Он привел самые разные основания: правовые, политические, нравственные, религиозные, исторические — все приводило к тому, что на дуэль не надо идти. Он написал эссе, поставил точку, пошел на дуэль и был убит. И с точки зрения институциональных экономистов, несчастный Гамильтон поступил правильно.

В чем сила неформального правила? Почему в столкновении неформального и формального правила очень часто побеждает неформальное правило? У неформального правила механизм принуждения к его исполнению крайне силен, потому что формальное правило исполняется специально обученными людьми (полицейскими, тюремщиками, налоговыми и таможенными инспекторами и т.д.), а у неформальных правил гарантами исполнения выступают все, любой и каждый. И мера наказания за неисполнения неформального правила достаточно радикальна — остракизм, изгнание из общества, которое оказывается сильнее меры, применяемой в качестве принуждения для исполнения формальных правил, даже сильнее смертной казни. Именно поэтому в античные времена Сократ предпочитал выпить чашу с цикутой, а не отправиться в изгнание. И ничего специфически российского в том, что существует мощь неформальных правил, нет.

Цена формальных правил

Теперь о реальности формальных правил для России. Я привел бы два доказательства того, что формальные правила в России — это не просто бумажка. Оба доказательства касаются новейших времен, то есть последних 15 лет. Кто «крышевал» уличную торговлю и «обменники» в наших городах в 1992 г.? Криминальные группировки, которые опирались на неформальные правила. А кто «крышует» их сегодня? Силовые ведомства, разнообразные правоохранительные органы, у которых не было, как мы знаем из газет, фильмов, рассказов 90-х гг., ни бензина, ни специальных технических средств, ни того, ни сего, — всего того, что было у организованных преступных группировок. Но они победили в конкуренции. Почему победили? Потому что у них было специфическое конкурентное преимущество. Формальное правило по стране сквозное. Неформальное правило действует всегда в каком-то сообществе, поэтому от региона к региону отличается, поэтому и криминальные группы обычно региональны. А вот правоохранительный орган имеет в руках инструмент, который позволяет обеспечить национальную связь — формальные правила, формальную национально построенную структуру. Поэтому формальные правила — реальный фактор конкурентной борьбы в России. Опираясь на него, можно выигрывать конкурентную борьбу.

Второй пример связан не с соблюдением формальных правил, а с их нарушением, то есть ценой их нарушения. Я принадлежу к группе экономистов, которая называет себя «СИГМА». Это Леонид Григорьев, Виталий Тамбовцев, Андрей Шаститко, Евгений Гонтмахер и др. Мы уже два года работаем над темой «Стратегии развития России» и в предварительных исследованиях мы совместили два графика: график динамики ВВП в РФ и график динамики насильственных смертей (от убийства и самоубийства) за последние 15 лет. Когда мы смотрим на 1998 г., на дефолт, мы понимаем, что он не был просто девальвацией, он «сжег» 6 статей Гражданского кодекса РФ. Всего-навсего Гражданского кодекса, не Конституции. Чем это было оплачено? Можно, конечно, говорить о деньгах и считать в миллиардах долларов, но, по-моему, гораздо более весомо говорить о человеческих жизнях: кривая самоубийств с 1999 г. колоссально подскочила. Это цена сожженных формальных правил.

Формальные правила — это некоторая основа видения будущего, некоторое ощущение стабильности, понимание, что вы живете в национальном пространстве. И нарушение этих правил стоит вполне конкретных человеческих жизней. Подчеркиваю, мы говорим о Гражданском кодексе, о хозяйственной конституции страны, а не о Конституции, которая стоит над Гражданским кодексом. Сжигание тех или иных положений Конституции может иметь свою, и не меньшую цену. Значит, дело не в том, что неформальные правила здесь существенны, а формальные несущественны. В России, как и в других странах, неформальные правила существенны, и формальные правила тоже существенны.

Вопрос в том, каково содержание национальных ценностей (как надконституционных неформальных правил) и каково содержание формальных правил. Об этом я и буду дальше говорить.


Откуда берутся национальные ценности

Если говорить о существующих подходах, то, на мой взгляд, их грубо можно свести к двум вариантам, причем оба не вполне совершенны. Первый вариант, я бы сказал, модернистский. Нация выбирает некоторую идеологию как набор ценностей, а эта идеология оказывается фактором успеха. Причем это не обязательно либеральная идеология, это может быть социалистическая идеология или форма религиозно-философских воззрений. Почему мне этот подход кажется спорным? Есть нации, которые, в принципе, выбрали один и тот же тип идеологии — либеральный: французская и американская — и зафиксировали выбор ценностей в своих конституционных документах. У американцев это звучит как «жизнь, свобода и стремление к счастью». Как это звучит у французов, все помнят: «Libert, Egalit, Fraternit» («свобода, равенство, братство»). Вроде бы похоже, но набор другой, все-таки нации разные.

Другой взгляд, я бы сказал, традиционалистский, состоит в том, что национальные ценности берутся не из идеологии, а из истории народа, этноса, это прямое продолжение исторических свойств этноса, говоря точнее, стереотипов этнического поведения. Тоже спорно, на мой взгляд. Давайте для примера возьмем тех же неплохо изученных американцев. Можно ли сказать, что американец — такой природный либерал и демократ? Посмотрим на способ организации американского офиса — крайне жесткий. А как американцы ходят в походы против холестерина, курения? Ровно с той же нетерпимостью, как их квакерские предки ходили в походы против индейцев. Это явно исторические свойства этноса, которые очевидно противоречат либеральным ценностям.

Ответ на эту загадку я нашел у одного из отцов американской конституции. Бенджамин Франклин дал замечательное определение демократии, на мой взгляд, очень американское, но отвечающее на гораздо более общие вопросы. Он сказал: «Демократия — это договоренность о правилах поведения между хорошо вооруженными джентльменами».

В чем здесь видится ответ? В ходе освоения Америки существовали разные этнические группы с очевидно агрессивным поведением, жесткими формами конкуренции, но надо было сделать устойчивую конструкцию, нацию из этого сообщества. Чем уравновесить эти свойства? Американцы нашли ответ на этот вопрос.

Поэтому я предлагаю вашему вниманию гипотезу, навеянную прочтением ряда лекций на «Полит.ру»: национальные ценности, конечно, специфичны для нации, но они являются не прямым продолжением этнических стереотипов поведения, а их противоположностью, их компенсирующей силой. Они формируются по принципу дополнительности, дефицитности, редкости. Мне легко об этом говорить как экономисту, потому что на языке экономической теории «редкость» и «ценность» — это одно и то же. Давайте попробуем посмотреть на проблемы с точки зрения такой гипотезы.

Нам кажется, что немецкий Ordnung — это свойство стереотипа этнического поведения. Только давайте вспомним, в каких условиях (очень поздно) возникала нация немцев, германская нация. Это XIX век, то есть Германия прожила длинную цепь веков раздробленной на княжества, при различии этнических стереотипов поведения в Пруссии, Силезии, Саксонии и т.д., при явном отсутствии единого правила, а все правила представляли собой барьеры общения будущих немцев. Идея расширяющегося порядка становится национальной ценностью на следующий век с лишним. Причем в одной версии стыковка этой ценности с этническими стереотипами воплощается в германском рейхе, ставшем источником двух мировых трагедий, а во втором варианте принимает позитивную форму мирной европейской интеграции.

Кстати, почему не всегда получается найти такое взаимодополнение? Здесь я должен вернуться к трудному для меня вопросу о культуре. Представьте себе, что надо сделать: нужно этнический стереотип поведения, который находится в прямом противоречии с национальной ценностью (почему ценность и есть редкость), совместить в сознании и поведении. Культура — как производство смыслов — в этом случае решает одну из сложнейших задач. Или не решает — и тогда этническая общность ослабляется «двоемыслием», лицемерием